Владислав Фелицианович Ходасевич



                   Обезьяна


                   Была жара. Леса горели. Нудно
                   Тянулось время. На соседней даче
                   Кричал петух. Я вышел за калитку.
                   Там, прислонясь к забору, на скамейке
                   Дремал бродячий серб, худой и черный.
                   Серебряный тяжелый крест висел
                   На груди полуголой. Капли пота
                   По ней катились. Выше, на заборе,
                   Сидела обезьяна в красной юбке
                   И пыльные листы сирени
                   Жевала жадно. Кожаный ошейник,
                   Оттянутый назад тяжелой цепью,
                   Давил ей горло. Серб, меня заслышав,
                   Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
                   Воды ему. Но чуть ее пригубив —
                   Не холодна ли, — блюдце на скамейку
                   Поставил он, и тотчас обезьяна,
                   Макая пальцы в воду, ухватила
                   Двумя руками блюдце.
                   Она пила, на четвереньках стоя,
                   Локтями опираясь на скамью.
                   Досок почти касался подбородок,
                   Над теменем лысеющим спина
                   Высоко выгибалась. Так, должно быть,
                   Стоял когда-то Дарий, припадая
                   К дорожной луже, в день, когда бежал он
                   Пред мощною фалангой Александра.
                   Всю воду выпив, обезьяна блюдце
                   Долой смахнула со скамьи, привстала
                   И — этот миг забуду ли когда? —
                   Мне черную, мозолистую руку,
                   Еще прохладную от влаги, протянула...
                   Я руки жал красавицам, поэтам,
                   Вождям народа — ни одна рука
                   Такого благородства очертаний
                   Не заключала! Ни одна рука
                   Моей руки так братски не коснулась!
                   И видит Бог, никто в мои глаза
                   Не заглянул так мудро и глубоко,
                   Воистину — до дна души моей.
                   Глубокой древности сладчайшие преданья
                   Тот нищий зверь мне в сердце оживил,
                   И в этот миг мне жизнь явилась полной,
                   И мнилось — хор светил и волн морских,
                   Ветров и сфер мне музыкой органной
                   Ворвался в уши, загремел, как прежде,
                   В иные, незапамятные дни.

                   И серб ушел, постукивая в бубен.
                   Присев ему на левое плечо,
                   Покачивалась мерно обезьяна,
                   Как на слоне индийский магараджа.
                   Огромное малиновое солнце,
                   Лишенное лучей,
                   В опаловом дыму висело. Изливался
                   Безгромный зной на чахлую пшеницу.

                   В тот день была объявлена война.

                   1919


    __________________________________________________________________________________________


                   К списку авторов     К списку произведений