Антон Павлович Чехов
Брак по расчету
Роман в двух частях
Часть первая
В доме вдовы Мымриной, чтó в Пятисобачьем переулке, свадебный ужин. Ужинает
двадцать три человека, из коих восемь ничего не едят, клюют носом и жалуются,
что их "мутит". Свечи, лампы и хромая люстра, взятая напрокат из трактира,
горят до того ярко, что один из гостей, сидящих за столом, телеграфист,
кокетливо щурит глаза и то и дело заговаривает об электрическом освещении - ни
к селу ни к городу. Этому освещению и вообще электричеству он пророчит
блестящую будущность, но, тем не менее, ужинающие слушают его с некоторым
пренебрежением.
- Электричество... - бормочет посаженый отец, тупо глядя в свою тарелку. -
А по моему взгляду, электрическое освещение одно только жульничество. Всунут
туда уголек и думают глаза отвести! Нет, брат, уж ежели ты даешь мне освещение,
то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь
зажигательное, чтобы было за что взяться! Ты давай огня - понимаешь? - огня,
который натуральный, а не умственный.
- Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, -
говорит телеграфист, рисуясь, - то вы иначе бы рассуждали.
- И не желаю видеть. Жульничество... Народ простой надувают... Соки
последние выжимают. Знаем мы их, этих самых... А вы, господин молодой
человек, - не имею чести знать вашего имени-отчества, - чем за жульничество
вступаться, лучше бы выпили и другим налили.
- Я с вами, папаша, вполне согласен, - говорит хриплым тенором жених
Апломбов, молодой человек с длинной шеей и щетинистыми волосами. - К чему
заводить ученые разговоры? Я не прочь и сам поговорить о всевозможных открытиях
в научном смысле, но ведь на это есть другое время! Ты какого мнения, машер? -
обращается жених к сидящей рядом невесте.
Невеста Дашенька, у которой на лице написаны все добродетели, кроме одной -
способности мыслить, вспыхивает и говорит:
- Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном.
- Слава Богу, прожили век без образования и вот уж, благодарить Бога,
третью дочку за хорошего человека выдаем, - говорит с другого конца стола мать
Дашеньки, вздыхая и обращаясь к телеграфисту. - А ежели мы, по-вашему, выходим
необразованные, то зачем вы к нам ходите? Шли бы к своим образованным!
Наступает молчание. Телеграфист сконфужен. Он никак не ожидал, что разговор
об электричестве примет такой странный оборот. Наступившее молчание имеет
характер враждебный, кажется ему симптомом всеобщего неудовольствия, и он
находит нужным оправдаться.
- Я, Татьяна Петровна, всегда уважал ваше семейство, - говорит он, -
а ежели я насчет электрического освещения, так это еще не значит, что я из
гордости. Даже вот выпить могу... Я всегда от всех чувств желал Дарье Ивановне
хорошего жениха. В наше время, Татьяна Петровна, трудно выйти за хорошего
человека. Нынче каждый норовит вступить в брак из-за интереса, из-за денег...
- Это намек! - говорит жених, багровея и мигая глазами.
- И никакого тут нет намека, - говорит телеграфист, несколько струсив. -
Я не говорю о присутствующих. Это я так... вообще... Помилуйте!.. Все знают,
что вы из любви... Приданое пустяшное...
- Нет, не пустяшное! - обижается Дашенькина мать. - Ты говори, сударь, да
не заговаривайся! Кроме того, что мы тысячу рублей, мы три салопа даем, постелю
и вот эту всю мебель! Поди-кась найди в другом месте такое приданое!
- Я ничего... Мебель, действительно, хорошая... но я в том смысле, что вот
они обижаются, будто я намекнул...
- А вы не намекайте, - говорит невестина мать. - Мы вас по вашим родителям
почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова... А ежели вы знали, что
Егор Федорыч из интереса женится, то что же вы раньше молчали? Пришли бы да
и сказали по-родственному: так и так, мол, на интерес польстился... А тебе,
батюшка, грех! - обращается вдруг невестина мать к жениху, слезливо мигая
глазами. - Я ее, может, вскормила, вспоила... берегла пуще алмаза изумрудного,
деточку мою, а ты... ты из интереса...
- И вы поверили клевете? - говорит Апломбов, вставая из-за стола и нервно
теребя свои щетинистые волосы. - Покорнейше вас благодарю! Мерси за такое
мнение! А вы, господин Блинчиков, - обращается он к телеграфисту, - вы хоть
и знакомый мне, но я не позволю вам такие безобразия строить в чужом доме!
Позвольте вам выйти вон!
- То есть как?
- Позвольте вам выйти вон! Желаю, чтобы и вы были таким честным человеком,
как я! Одним словом, позвольте вам выйти вон!
- Да оставь! Будет тебе! - осаживают жениха его приятели. - Ну, стоит ли?
Садись! Оставь!
- Нет, я желаю показать, что он не имеет никакой полной правы! Я по любви
вступил в законный брак. Чего же вы сидите, не понимаю! Позвольте вам выйти
вон!
- Я ничего... Я ведь... - говорит ошеломленный телеграфист, поднимаясь
из-за стола. - Не понимаю даже... Извольте, я уйду... Только вы отдайте мне
сначала три рубля, что вы у меня на пикейную жилетку заняли. Выпью вот еще и...
уйду, только вы сначала долг отдайте.
Жених долго шепчется со своими приятелями. Те по мелочам дают ему три
рубля, он с негодованием бросает их телеграфисту, и последний, после долгих
поисков своей форменной фуражки, раскланивается и уходит.
Так иногда может кончиться невинный разговор об электричестве! Но вот
кончается ужин... Наступает ночь. Благовоспитанный автор надевает на свою
фантазию крепкую узду и накидывает на текущие события темную вуаль
таинственности.
Розоперстая Аврора застает еще Гименея в Пятисобачьем переулке, но вот
настает серое утро и дает автору богатый материал для
части второй и последней
Серое осеннее утро. Еще нет и восьми часов, а в Пятисобачьем переулке
необычайное движение. По тротуарам бегают встревоженные городовые и дворники; у
ворот толпятся озябшие кухарки с выражением крайнего недоумения на лицах... Во
все окна глядят обыватели. Из открытого окна прачечной, нажимая друг друга
висками и подбородками, глядят женские головы.
- Не то снег, не то... и не разберешь, что оно такое, - слышатся голоса.
В воздухе от земли до крыш кружится что-то белое, очень похожее на снег.
Мостовая бела, уличные фонари, крыши, дворницкие скамьи у ворот, плечи и шапки
прохожих - все бело.
- Что случилось? - спрашивают прачки у бегущих дворников.
Те в ответ машут руками и бегут дальше... Они и сами не знают, в чем дело.
Но вот, наконец, медленно проходит один дворник и, беседуя сам с собой,
жестикулирует руками. Очевидно, он побывал на месте происшествия и знает всё.
- Что, родименький, случилось? - спрашивают у него прачки из окна.
- Неудовольствие, - отвечает он. - В доме Мымриной, что вчерась была
свадьба, жениха обсчитали. Вместо тысячи - девятьсот дали.
- Ну, а он что?
- Осерчал. Я, говорит, того, говорит... Распорол в сердцах перину
и выпустил пух в окно... Ишь, сколько пуху! Снег словно!
- Ведут! Ведут! - слышатся голоса. - Ведут!
От дома вдовы Мымриной движется процессия. Впереди идут два городовых
с озабоченными лицами... Сзади них шагает Апломбов в триковом пальто и в
цилиндре. На лице у него написано: "Я честный человек, но надувать себя не
позволю!"
- Ужо правосудие покажет вам, что я за человек! - бормочет он, то и дело
оборачиваясь.
За ним идут плачущие Татьяна Петровна и Дашенька. Шествие замыкается
дворником с книгой и толпой мальчишек.
- О чем плачешь, молодуха? - обращаются прачки к Дашеньке.
- Перины жалко! - отвечает за нее мать. - Три пуда, голубчики! И пух-то
ведь какой! Пушинка к пушинке - ни одного перышка! Наказал Бог на старости лет!
Процессия поворачивает за угол, и Пятисобачий переулок успокаивается. Пух
летает до вечера.
1884
_______________________________________________________________________________
Комментарий
От ma chère - дорогая (франц.).
_______________________________________________________________________________
Подготовка текста: Лукьян Поворотов
К списку авторов К списку произведений