Лиодор Иванович Пальмин В слободке I. За заставой слободка домишек кривых, С целым рядом дворов постоялых. Зеленеет трава на лачугах гнилых Между досками крыш полинялых. А вокруг — огороды и колья плетней; Вал с оврагом, заросшим крапивой; Под зеленой развесистой ивой Протекает по дну его мутный ручей. Здесь — недоброе место, по слухам, И не раз с топором иль обухом Расправлялся здесь темною ночью злодей; А в крапиве, меж тины и гнили, Синий труп мертвеца находили... За оврагом — болото, лесок и поля; И поверье в окрестности ходит, Что нечистый сюда, в час полночный, шаля, Для погибели пьяных заводит. А слободка дает в грязном лоне своем Для бродяг беспаспортных приюты; Даже в местной полиции знают о том. Впрочем, меры ее хоть и круты, Но не в силах известь подозрительных лиц, На уловки смышленых немало, От радушного крова квартала, От казенного хлеба темниц. II. Вот кабак; главным центром духовным Всей слободке он служит и здесь, Без забот о различьи сословном Мир окрестный стекается весь. Тут приказный в дырявой шинели, И оборвыш — скрыпач-музыкант, Две-три пьяные вечно мамзели, Беглый, с шрамом на лбу, арестант. Тут и нищий в отрепьях — калека — Не владеет ногами полвека; Но, когда заползает в кабак, С ним воочию чудо творится — Хватит чарку и вдруг исцелится, С громкой песнью пускаясь в трепак... И почетные гости порою, Для знакомства со здешней страною, В кабачец заезжают на пир, Не послы и не принцы, конечно... Тех — с вратами, отверстыми вечно, Ждет какой-нибудь модный трактир В зал роскошный, шикарно-пространный... Но маэстро по части карманной — Вор из части далекой другой, В этот край завлеченный судьбой, Иногда удостоит визитом Этот вечно радушный приют, Где добычи немедленным сбытом Гостя с честью великой почтут. Полицейское зоркое око, Как недремлющий Аргуса взор, Проникая повсюду глубоко, В недра самых трущобистых нор, Здесь стыдливые вежды смыкает; А блюститель порядка и сам, Филантропией полн к беднякам, Тут порой вечерком заседает. III. Светлой струею, живым серебром, В чарки вино разливается; Тайная сила волшебная в нем, Чудная сила скрывается. Что это искрится, блещет на дне? Это — печали забвение И на мгновение В горьком вине — Горьких невзгод потопление. В светлых струях его скрыт талисман С бременем бед примирительный, Чарка на разум наводит туман, Только туман утешительный; Юноша пламенный пьян без вина Страстью, надеждами, грезами; Если же сердце разбито до дна Лютыми жизни морозами, В чарах, навеянных добрым вином, Молодость вновь пробуждается, Эхом звучит о былом И из-под пепла, бывалым огнем, Снова на миг разгорается. Дивная сила сокрыта в вине; Сила могучая эта Зреет на ниве в златистом зерне В знойном сиянии лета. Колос златистый из почвы родной, Смоченной влажной росою, Чудную крепость сосет под землей; Ночью ж незримой толпою Духи стихийные, резво шутя, Под соловьиные трели Нежно баюкают, будто дитя, Крошку-зерно в колыбели. Эту могучую силу земли, Мощь животворную эту Люди хитро из зерна извлекли И распустили по свету. В стеклянной бутыли, Как в недрах темницы, В полон заключили Духов вереницы Зеленого леса, Здесь чары — приманки, Сам леший-повеса Закупорен в склянке. И вот оттого-то, Лишь выпьется чарка — Прочь холод, забота, Вновь на сердце жарко. Вдруг тайная сила, Вдруг сила живая Все горе, что было, Уносит, играя, Зерном поглощённый Луч солнышка яркий Душе оживлённой Вливается с чаркой. IV. И вот бежит, журчит струёй, Кастальский русский ключ; Он так силён в стране родной, Влияньем так могуч. И вот в утробе кабака Со всех сторон течет Весь заработок бедняка — Трудов тяжелых плод. Забыв голодную семью И плачущих ребят, Копейку кровную свою Он здесь оставить рад. А если денег больше нет И чист его карман, Сюда несет он свой жилет, Рубаху и кафтан. И за один глоток струи Волшебного ключа Пожитки скудные свои Отдаст он сгоряча. Да, видно, жизнь, как есть она, Не слишком хороша, И ждет отрады от вина В томлении душа. На миг один светлеет в ней Безжизненная тьма, И ей безумие милей Обычного ума. Испуская какой-то таинственный звон, Ходит шкалик стеклянный, гранёный; Больше знаний хранит, больше видывал он, Чем мудрец, иль профессор ученый. Наполняясь и живо пустея до дна, Часто в губы целует он горе. С виду мал он, но в нем побывало вина Разливанное целое море.... В этом море свой разум иной потопил, А другой — убежденья и совесть... Если б мог, то какую бы нам сообщил Этот шкалик ужасную повесть — Повесть темную тяжких страданий людских, Душ надломленных; жизней разбитых, Сердца жгучих мучений и слез огневых, Драм, глубоко от света сокрытых... О преступнике много поведал бы нам Он того, чего нет в протоколе... Прикасаясь к запекшимся жадным умам, Он и сам в жизни игрывал роли; И на дне его часто иной находил Нерешимой задачи решенье И запас почерпал неизведанных сил, И грызущей тоски утоленье; А в душе, поглощенной упорной борьбой, На весах меж боязнью и страстью, Перевешивал часто он каплей одной, Каплей, полной могучею властью. Эта капля фабричного, ночью, в метель, Простынею окутает снежной И уложит в сугроб, как ребенка в постель, Усыпив его с ласкою нежной. Чок да чок! Ходит шкалик со звоном кругом И поить бедный люд не устанет, Кровь остывшую греет своим огоньком; И рассудок волшебно туманит. V. Завывает вьюга ночи, Как медведь ревет впотьмах; Льдистый иней колет очи; Нет ни искорки в домах. Над слободкой сон витает, Все затихнуло давно; Лишь вдали во мгле сияет В кабачке одно окно. Там сидит еще гуляка, Головой припав к столу; Вьюга сыплет изо мрака Белым снегом по стеклу, Угрожая, в окна хлещет, Воет ведьмою в печи; Сквозь нагар огонь трепещет Оплывающей свечи. А у пьяного гуляки Все слилось в неясный бред: Ветра свист и вой собаки, И свечи дрожащий свет. В завываньи вьюги злобной Чертенят он слышит вой, Возникает мир загробный Перед ним во тьме ночной; За окном, дрожа, мелькает Белый саван мертвеца, И душой овладевает Смутный ужас без конца. А кабатчик мирно дремлет Под ленивый стук часов, Сладко грезит и не внемлет Вою страшному бесов. Метель завывает сильней и сильней, И пьяному снится в бреду, Что то не кабатчик, а водочный змей, Страшнее чудовищ в аду... Зеленый, весь пламенем адским объят, С огромной бутылью вина... Царапая стекла, толпы бесенят Теснятся к нему из окна. И пьяному, грозно сверкнув, он сказал Разверзнутой пастью своей: "Несчастный! ужель ты меня не узнал? Ты — раб мой, я — водочный змей! Я — идол могучий, живущий в вине, Сильнее всех бесов стократ, А часто в бутыли сокрыты на дне Незримые двери во ад... Твой час уже пробил, иди же за мной!.." Открылася дверь кабака, И в царство кромешное вьюги ночной Кабатчик толкнул бедняка. А пьяному мнилось: ватаги чертей И в саванах тьмы мертвецов Завыли над ним в дикой пляске своей, И пал он без чувств и без слов. А вьюга, бушуя вдоль снежных полян, С рыданием диким своим Из рыхлого снега могильный курган Насыпала к утру над ним... Журнал "Русская Мысль", 1880, No 4 __________________________________________________________________________________________ К списку авторов К списку произведений