Михаил Петрович Старицкий
Вареники
Был конец февраля. Село Качки, занесенное снегом, оттаивало понемногу под
дыханием мягкого южного ветра. С соломенных крыш, одетых в остеклившуюся белую
броню, сбегала по сосулькам вода. По небу неслись светло-желтоватые клочья,
в сыром воздухе уже пахло весной.
За селом, возле водяной мельницы, стояло несколько подвод. Из мельницы
доносился крупный разговор с перебранками. Двое односельчан, один в сивой
шапке, а другой в картузе, сидели равнодушно на завалинке и, смакуя коротенькие
трубочки, молча следили, как из проруба вырывалась с шумом пенистая вода
и медленно вращала колесо, дробясь на противоположном конце его в целый дождь
радужных сверкающих капель.
У самой двери, облокотясь о косяк, стояла, подперши рукой голову, не
молодая уже, но сохранившая остатки прежней красоты женщина. Нужда и горе
положили на лице ее печать какой-то пришибленной и тупой покорности.
Появился хозяин мельницы, Шлема, в длинном сюртуке, припудренный сильно
мукой, и, почесав азартно бороду, крикнул по направлению к подводам:
- Пане сотский, несите ваши мешки!
- А когда же дождусь я? - робко запротестовала женщина. - Ведь и то,
почитай, с утра стою, а у меня в хате деток четверо, сирот; некому-то
и присмотреть за ними.
- Что же ты, баба, хочешь, чтобы я ради тебя пропустил старшину или
сотского?
- Да у меня ж только полмешочка пшеницы да гречки полмерочки, духом бы
смололи.
- Духом? - прижмурил правый глаз жид. - Какая ты разумная! А после твоей
гречки чисть камень? Сказано - баба! Не понимает, что такое гречка, а что
начальство!!
Сотский в это время взвалил на плечи два огромных мешка, и, влезая в двери,
оттолкнул бедную женщину.
Она отошла на дорогу и остановилась среди лужи, погрузив в воду свои босые,
потрескавшиеся красные ноги.
Стоит Софрониха в воде и не чувствует ее резкого, жгучего холода,
а в голове у нее мелькает, как детки просили маму поскорее вернуться, как она
обещала им к обеду сварить гречаные вареники. А вот и обед прошел, и полудник,
а они, голодные, сидят в нетопленой хате да ждут... Хотя бы им, борони Боже, не
приключилось какой беды!
- Намерзнется Софрониха, - заметила сивая шапка с завалинки, - особенно
если простоит до вечера.
- Одубеет, - лаконически ответил картуз.
- Звисно - вдова, - философски закончила шапка, сплюнувши в сторону
и передвинувши люльку во рту.
В это время из переулка раздалось шлепанье конских копыт и на саночках
выехал прямо на вдову сам старшина. Она посторонилась, но старшина все-таки
счел долгом выругаться.
- Ишь, стоит на дороге, - не видишь разве начальства?
- Выбачайте, - извинялась, низко кланяясь, вдова.
- Чего стоишь? Зачем пришла? - допытывался старшина, поворачивая к мельнице
лошадь.
- Да принесла на помол полмешочка пшеницы да полмерочки гречки, -
докладывала Софрониха, шагая за санками старшины.
- Гречки? - изумился последний, вытаращивая на нее глаза. - Да где бы ты
могла раздобыть гречки? В прошлом году она вся на пне погорела.
- У меня, пане голова, еще позаторишняя осталась, - улыбнулась самодовольно
вдова, - славная гречка, сухая, зерно в зерно, деткам берегла на масляницу,
вареничками гречаными побаловать.
- Скажите на милость, какие нежности! - осклабился старшина. - Да у меня
самого, на что уж начальство, а и то таких вареников не будет: негде гречаного
борошна достать, хоть село запали!
Он встал, почесал с досадой за ухом и начал привязывать к плетню лошадь.
Мужики, завидя его, с завалинки поднялись и пошли в мельницу.
- Так, так! - продолжал ворчать старшина. - А гречаные вареники - это
первая вещь на свете, после горилки, конечно, - поправился он и пошел было
к мельнице, но потом вдруг остановился.
- А подойди-ка сюда, подойди, - поманил он вдову. - Покажи твою гречку.
Покачиваясь почтительно, подошла Софрониха к завалинке, взяла небольшой
мешочек и поднесла к старшине; тот вынул из него горсть гречихи, пересыпал
зерно с руки на руку, понюхал его, а потом еще ткнул носом в самый мешочек,
чихнул, утерся рукавом и одобрительно кивнул головой.
- Хорошая гречка, добрая гречка! И кто б мог подумать? Все беднится,
беднится, а какую гречку приберегла.
- Для деток, - оправдывалась как бы виноватая в чем вдова.
- Для деток? Придбать их постаралась, а для податей небось грошей не
придбала? - все грознее допрашивал старшина. - Недоимка, почитай, не только за
этот год, а и за тот?
- Что же мне делать самой, да еще без надела? - дрожащим голосом испуганно
взмолилась Софрониха. - Дело вдовье, только Бог да я...
- Знаем мы вашу братию: как только приструнь, так зараз до Бога, а
отвернись, так с чертом под руку. Ишь, туда же! Гречаные вареники! - уже
совсем свирепел старшина. - Да постой, постой! - вспомнил он. - Ты ведь у меня
прошлою весною позычила четверть овса и две меры гороху, а отдать и не думаешь?
- Простите, пане голова, недород... чужая земелька... сами знаете, не
вернулось и зерно... - уже плакала вдова, поминутно утирая нос. - Я бы всею
душою... только что я с детками?
- Да хоть бы честь знала, поклонилась бы подарочком, каким...
- Где же мне, пане, достать? - простонала Софрониха.
- Где? Захотела б - нашла. Да вот, - спохватился он, - хоч бы этой гречкой
поклонилась начальству, так и оно б тэе... Да что я? След-таки этот мешочек
взять за процент, - и старшина положил на него свою властную руку.
- Воля ваша! - упавшим голосом всхлипывала вдова. - Детки только, ждут
все...
- Пустое! - решил голова, хотя у него заскребло что-то на сердце. - Они
и пшеничным вареникам будут рады.
Уже в сумерки возвратился старшина в свою хату и весело окликнул жену:
- Жинко! А угадай, что я тебе привез?
- А что бы такое? - выскочила на зов немного полная, еще молодая женщина
с вздернутым носом и масляными глазами. - Бьюсь об заклад, что мне набрал на
корсетку или купил парчовый платок, чтобы урядничиха носа не драла|
- Вот и видно зараз, что баба: только про свои тряпки и думает.
- Ну, так что ж? - сконфузилась жена. - Я и в думку не возьму, что бы?..
Разве, может быть, доброе намисто, что я торговала у дьячихи?
- Тьфу! - даже плюнул старшина.— Ей про образа, а она все про лубья.
- Так не знаю, что бы могло тебя так обрадовать? Уж не люлька ли какая,
чтобы табачищем чадить по хате?
- Нет, не люлька, а вот что! - и старшина торжественно поставил на лавку
мешочек с мукой.
- Борошно? - презрительно улыбнулась жена. - Эка невидаль!
- Борошно! Да какое только? - развязывал зубами затянутый узлом снурок
старшина. - Гречаное, взгляни-ка! - и он внушительно поднес ей кулек.
- Гре-ча-ное? Откуда взял? - изумилась теперь и жена.
- Откуда? Отнял у Софронихи за проценты, и баста: ей это баловство лишнее,
а у нас вот на масляницу вареники важные будут.
- Уж на что лучше, как гречаные вареники: сыр у меня есть свежий, только
что оттопленный, масло хорошее, да и сметана - хоч ножом режь.
Старшина только чмокал и глотал слюни, поглаживая руками уже заметно
округленное брюхо.
- Знаешь что, жиночко моя любая, уж я тебе и гостинца за это куплю: навари
ты этих вареников полную макитру, чтобы их и на вечер, и на ночь, и на завтра
хватило.
- Добре, добре! - засуетилась и жена, любившая тоже покушать, а главное
заинтересованная подарком. - Я сейчас с наймичкой и примусь.
- Только знаешь, любко, не меси очень круто тесто, а так, чтобы вроде
лемишков, - смаковал старик, - да в сыр яичек вбей, да разотри хорошенько,
посоли по вкусу; а с горшка на сковородку, подрумянь, а потом в масло,
в сметану и ложкою... Эх, важно! - обнял жену он игриво. - А я бегом к Шлеме,
да возьму доброй, неразведенной горилки; а наливка у тебя припасена, вот мы
и начнем масляницу. Да, вот еще что, - остановился он у дверей, - как думаешь,
не пригласить ли и кума?
- Ну его! - махнула рукою жена. - Он все полопает, утроба.
- И то правда, - согласился супруг, - наперво сами всласть наедимся,
а потом уж и гостям...
А Софрониха добрела до своей хаты с заплаканными, распухшими глазами,
усталая и голодная; она со стоном опустилась на лавку, сбросив с плеч мешок
пшеничной муки. В нетопленой хате было холодно и сыро. Дети, укрывшись рядном и
кожухом, сидели за печкой; много было пролито без матери слез, но голод да
холод укачали младших, и они заснули, а старшие, мальчик и девочка, притаились
со страху. Завидев мать, они бросились к ней с радостью:
- Мамо, мамо! Нам хочется есть! Чи будут гречаные вареники?
- Нет, мои детки, - обнимала и ласкала их мать, - гречаного борошна нема.
- Как нема? - вскрикнул старший мальчишка. - Ведь вы понесли гречку?
- Понесла, да старшина отнял... Бог с ним!
Дети подняли плач, а Софрониха, вместо того чтоб утешать их, и сама
расплакалась:
- Беззащитные мы; кто не захочет, тот лишь не обидит! Только, деточки мои,
кветики милые, все от Бога, все от его ласки. Нет у вас другого защитника...
Молитесь ему единому... - крестилась она, шепча какую-то бессвязную, но горячую
молитву и прижимая к груди своих сирот.
Прошло несколько тяжелых минут; наконец вдова Софрониха встала и бодро
подошла к печи.
- Годи, детки! Не такое еще это горе, чтобы так побиваться: вместо
вареников я вам зараз нажарю млынцив. У меня масло есть, заробила, а яичек нам
рябушка снесла, вот и у нас будет праздник.
Коротко детское горе. Материнское слово сразу прогнало его и осветило их
личики радостью.
- Млынци! Млынци! - забили они в ладоши и начали помогать матери.
Вскоре запылал в печке огонь, и мрачная хата улыбнулась, оживившись
светлыми пятнами.
Когда возвратился старшина с двумя сулеями в руках, то в его хате уже
носился приятный запах поджаренного гречаного теста. Наймичка кидала со
сковороды в огромную миску вареники, перекладывала их кусками свежего масла
и, покрывши другой миской, усердно трясла, а жена старшины снимала с нескольких
глечиков белую да густую сметану.
- Эх, добре пахнут, славно пахнут! - повел плотоядно старшина носом
и, поставив горилку на стол, потер себе руки. - Что-то значит Господь: всякий
праздник пошлет, и на всякий праздник призначит тебе всякую утеху - на
великдень, например, пасха, порося, яйца; на риздво - сало, колбаса, буженина;
на масляну - вареники и млынци...
- А на Петра, - отозвалась жена, - мандрыки, на Семена - шулики, на
Столпника - стовпци, на Варвару...
- Стой, жинко! - перебил старшина. - Всего милосердия Божьего не сочтешь, а
лучше вот что: внеси-ка к горилке, к первым чаркам, шаткованой капусты
и огурчиков, годится при встрече с масляной напомнить ей и о великом посте,
чтобы не очень чванилась, да не забудь и наливки вточить.
Когда все было принесено и наймичка, покрывши стол белой скатертью,
поставила на нем три пляшки, три тарелки, миску кислой капусты и миску соленых
огурцов с кавунами, тогда старшина, помазавши оливою чуб, залез, кряхтя,
в почетный угол, под образа, а против него поместилась и дородная супруга, уже
принарядившаяся в красную с зелеными усиками корсетку и в глазетовый блестящий
очипок.
- Ну, Палажко, - обратился старшина к наймичке, несколько рябоватой, но
здоровенной девке, - садись и ты за стол, на то свято.
Палажка поклонилась низко и уселась почтительно при конце.
- А теперь, - налил чарки хозяин, - Боже, благослови, поздравляю
с масляницей, дай Господь и на тот год ее дождать, и чтобы все християне по
всему свету встречали ее за чаркой да за варениками.
Все пожелали того же самого и выпили. Старшина посмаковал капустой,
похвалил огурцы и кавуны. Хозяйка отдала в этом честь своей наймичке. Выпили
еще по другой и по третьей, и за здоровье хозяина, и хозяйки, и даже за
наймичку, причем старшина как-то особенно крякнул.
- Ну, теперь подавай, Палажко, вареники, торжественно произнес он,
расстегивая жупан, - пора и им, голубчикам, честь воздать.
Наймичка поставила на стол дымящуюся соблазнительным паром макитру, где
в растопленной золотой влаге плавали сероватые подрумяненные с боков вареники.
Старшина пододвинул к себе макитру, полюбовался содержимым и, положив
в миску белой дрожащей сметаны, стал погружать в нее вареники, приговаривая
выученную от бурсака виршу:
Вареники, вареники!
Вареники ви мученики:
В окропі кипіли,
Тяжку муку терпіли,
Очі маслом позаливані,
Боки сиром позатикані...
Чим же вас величати?
Хіба в сметану вмочати!
Закончил старшина и, опрокинувши шестую чарку, послал в рот целого
вареника.
Смакуя и чавкая, старшина только мычал одобрительно и в промежутках между
глотками произносил, давясь, едва внятно: "Добри вареники, настоящие". Дальше,
впрочем, за недосугом и эти короткие восклицания прекратились.
Жена глотала вареники тоже усердно, но с некоторыми передышками, обращаясь
изредка то к мужу, то к наймичке:
- Пухкие вышли. Вот положишь в рот, трошки придавишь, и сразу тебе
расплываются, так и тают... так и тают... и сыр хороший, аж рыпит... Борошно
хорошее попалось: и сухое, и белое; такой гречаной муки давно не видывала!
Миска быстро опорожнилась, на дне только плавало два-три вареника. Наймичка
подала новую макитру.
- Только ты, голубь сизый, не жри без толку, - предупреждала супруга, -
а переливай наливочкой, так оно легче пойдет...
Несколько медленнее, с большими паузами для наливки, и вторая макитра
опросталась.
Старшина еле дышал, сильно качался и два раза угодил чубом в самую миску
с сметаной. Жена уже не обращала на него никакого внимания, а рассказывала,
пошатываясь, наймичке смелые анекдоты, от которых последняя хохотала до упаду.
Дошло до того, что хозяйка, обнявши Палажку, вскрикнула:
- Эх, отчего у тебя усов нет?
Наконец старшина, ударившись порядочно лбом, промычал: "Спать!" - и тем
прекратил пиршество.
Лег старшина, да не легче от этого стало. В голову молотами стучит, а на
груди пудовики лежат, дышать трудно.
Храпит старшина, онемели руки и ноги, да крикнуть сил нет, что-то сдавило
за горло, а очи раскрыты широко.
И видит он, как в темной хате месяц играет на глиняном полу, как от этого
блеска сгущается в углах мрак и принимает странные формы; и слышит он, что
далеко что-то воет и стонет, что от этого стона дыхание у него становится
невыносимо тяжелым, так что жизнь улетает. Мороз пробежал по спине старшины,
и холодный пот на лбу выступил: он хотел крикнуть, но ужас сковал его голос.
Безвладно лежит старшина, устремив в угол неподвижные очи, а в углах уже
волнуется не мрак, а темнеют какие-то силуэты, словно католические монахи,
закутанные сверху донизу в серые мантии с насунутыми на головы капюшонами;
хочет старшина сомкнуть глаза, но не слушаются веки, а раскрываются еще шире.
А месяц светит все ярче да ярче; пятна от его света горят на полу каким-то
фосфорическим блеском и наполняют всю хату светящимися зеленоватыми волнами.
Монахи в углах шевелятся, делаются серые, принимая форму треугольных мешков.
Всматривается старшина - нет, это не мешки, не монахи, а огромные вареники, да,
гречаные вареники!.. Они уже злобно глядят на него залитыми сметаной очами,
оскаливши белые, сырные зубы... Вот они встали и шипят, словно на сковородке,
только шепот их мрачный, зловещий, от этого шепота цепенеет мозг, сжимается
сердце, и чует старшина всем существом, что изрекается над ним приговор,
приговор смертный...
Стоны и плач раздаются уже близко, под окнами... А воздуху становится
в хате все меньше да меньше; дышать нечем, с страшным усилием едва уже
подымается грудь. В соседней комнате молотками сколачивают гроб; протяжный
похоронный звон врывается в окна: от него шатаются рамы и гнутся стекла...
А вареники в серых мантиях медленно приближаются к неподвижному старшине, и
видит он, что нет у них ни милосердия, ни пощады.
- Смерть тебе! Смерть грабителю! - шипят вареники-судьи. - Давите его,
братья, пока из этого хищника не выйдет душа!
Застонал старшина, но уже и стон не вылетел из окоченевшей груди,
а остановился в сдавленном горле. А вареники у его изголовья шепчут надгробные
речи:
- Натешился ты, налопался на этом свете, да не своим добром, нажитым
честным трудом, а чужим, накраденным тобою, награбленным; с чужого, кровавого
поту ты себе брюхо припас и жену свою раскормил, распоил... Куда ни глянь - все
твое богатство смочено сиротскими да вдовьими слезами, и нет за них прощенья
у Бога...
- Нет, нет! - повторило эхо.
Раздался дикий хохот, и вздрогнула от него хата; полетели стекла из окон на
землю... Яркий месячный свет помрачился уродливыми, страшными тенями...
Холодный ужас остановил в жилах старшины кровь.
А вареники продолжают мрачно:
- Что ты сделал с Софронихою? Когда скоропостижно умер ее муж, ты, вместо
того чтобы поддержать вдову, отобрал у нее надел и отдал его за взятку своему
куму, а вдову начал жать за недоимки. К кому перешли и овцы ее, и волы,
и коровы - к тебе, да еще задарма! У тебя и без того были коровы, а у нее
детки-сироты остались без молока, на сухом хлебе. Берегла она для них хоть
гречневой мучицы на масляную, а ты и последнее лакомство у детей ее отнял,
поласился на сиротские крохи... Так вот слезы-то их и прожгут твою душу
и потянут ее в самое пекло!
- В пекло! В пекло! - загоготали чудовища и начали по старшине выплясывать
адского гопака.
Умирающий собрал последние силы, крикнул ужасным, отчаянным воплем и...
проснулся.
В хате было все мирно; месяц заглядывал в окна... но перед глазами старшины
еще реяли страшные образы и в ушах его стоял сатанинский хохот.
Схватился он с постели, перекрестился перед образом, утер рукавом холодный
пот и выступившие на глазах слезы да и стал торопливо одеваться.
- Жинко! Палажко! - растолкал он и супругу, и наймичку. - Вставайте живо!
Разведите сейчас мне в печке огонь и разогрейте макитру с варениками!
- Что ты? Очумел? - начала было протестовать сонная жинка, но муж на нее
так притопнул, что она сразу вскочила и стала помогать наймичке.
А старшина, надевши кожух и шапку, пошел быстро к Софронихе. Перепугалась
страшно вдова, думая, что воры к ломятся в сени, а, услыхав голос старшины, еще
пуще того затряслась.
- Не бойся, Софрониха, отвори! Я с добром к тебе, а не с лихом, - успокоил
ее старшина и вошел в хату, освещенную уже трепещущим светом каганца.
Недавно здесь кутил он с покойным Софроном, и тепло было, и всякого добра
полно, а теперь в хате ютилась промозглая сырость и дырьями да заплатами
смотрела бедность с углов.
- Прости меня, Софрониха, - поклонился низко старшина, - виноват я перед
тобой, согрешил, нечистый попутал алчностью! И надел у тебя отобрал я не по
правде, не по закону, и худобу твою перевел, и на последний сиротский кусок
поласился... Так прости ты мне и пробач милосердно, несчастная вдова, а то моей
душе несказанно тяжко.
Большими глазами смотрела на него ошеломленная Софрониха, а сама все
кланялась низко; слезы у нее беззвучно лились из очей и уста шептали:
- Бог простит, Бог простит!
- Надел я тебе поверну, вот перед угодником Николаем клянусь, поверну на
первой же сходке, - глотая слезы, дрожащим голосом продолжал старшина, - корову
свою возьми и сейчас, без гроша отдаю: я и без того попользовался...
- Благодетель наш, батько родный! - повалилась в ноги вдова, громко
рыдая. - Пусть за это милосердный Бог... и на том... и на этом свете.
- Мне у тебя нужно валяться в ногах, а не тебе! - поднял ее старшина.
Но Софрониха под наплывом нежданной радости бросилась к печи, разбудила
своих детей и поволокла их до начальства.
- Детки! Целуйте руки и ноги нашему пану голове, нашему батьку! Бог через
него нам счастье послал!
- Нет, вот что, - гладил их по головкам растроганный старшина, - зараз
одевайтесь и идем со мною в мою хату: я у тебя отнял ихнее гречаное борошно,
так вот, чтобы они ели у меня целую масляницу и вареники, и млынци, и всякие
ласощи.
Живо собрала вдова деток, и все отправились к старшине да и начали весело
вместе и вареники есть, и запивать их всякою всячиною; вареники легко и игриво,
как по маслу, отправлялись в желудки, разливая на лицах потребителей добродушие
и довольство.
Светлое, сверкающее утро заглянуло в маленькие окна начальничьей хаты
и застало масляничный пир в самом разгаре. Развеселившийся не в меру хозяин,
разгоряченный напитками, танцевал с бабами по хате, обнимал их и просил
умилительно:
- Жинко! Софронихо! Палажко!.. Потешьте меня, голубочки, потешьте,
зозулечки, повезите на санках вашего старшину по селу... ведь теперь
масляница!..
Бабы охотно исполнили просьбу господаря, запряглись тройкою в сани
и покатили по селу свое начальство; с визгом и хохотом побежали за санками
дети, а счастливый старшина только покрикивал:
- Гей! Набок! Прибавь ходу! Пристяжные; не затягивай!..
_______________________________________________________________________________
Комментарии
1. Намисто - монисто.
2. Мандрыки - род блинов. Шулики - род сырников. Стовпци - гречневые пышки.
_______________________________________________________________________________
Подготовка текста: Лукьян Поворотов
К списку авторов К списку произведений