Александр Иванович Куприн
Пегие лошади
Апокриф
Николай-угодник был родом грек из Мир Ликийских. Но грешная, добрая,
немудреная Русь так освоила его прекрасный и кроткий образ, что стал извека
Никола милостивый ее любимым святителем и ходатаем. Придав его душевному лицу
свои собственные уютные черты, она сложила о нем множество легенд, чудесных в
их наивном простосердечии. Вот - одна.
Ходил, ходил однажды батюшка Николай-угодник по всей русской земле, по
городам, по деревням, сквозь леса дремучие, через болота непролазные, путями
окольными, дорожками просельными, в дождь и снег, в холод и зной... Всегда у
нас ему много дела: умягчить сердце жестокого правителя, обличить судью
неправедного, построжить жадного не в меру торговца, вызволить из сырой тюрьмы
невинно заключенного, испросить помилование приговоренному к напрасной смерти,
подать помощь утопающему, ободрить отчаянного, утешить вдову, пристроить сироту
к добрым людям...
Народ наш - темный народ, слабый, неученый. Весь он грехом оброс, как
старый придорожный камень грязью и мхом. Куда ему обратиться в тяжкой беде, в
болезни, в прискорбный покаянный час, когда глаза сквозь стены видят?
К Господу - далеко и страшно. Заступницу Небесную можно ли тревожить мужицкой
коростою? Другие святители и преподобные - каждый по своей части. Некогда им. А
Никола - он свой, небрезгливый, простой, скоропоспешный и для всех доступный.
Недаром к нему не только православные прибегают с просьбишками, но и всякие
другие народы: и мордва, и зыряне, и вотяки, и черемисы-идолопоклонники. Даже
татары - и те его чтут. Воры и конокрады - на что уж люди отпеты, а и те
осмеливаются ему досаждать краткой молитвой.
Так-то вот ходил и ходил угодник Николай по древней широкой Руси... Только
вдруг является к нему небесный вестник.
- Забрался ты, святитель, в такую трущобину, что сыскать тебя мудрено, и
все свои церковные дела ты запустил. А между тем беда идет неминучая. Восстал
на православие злой Арий-Великанище. Книги святоотческие наземь мечет. Хулит
святые таинства. Похваляется громко, что в неделю православия стану-де я,
Арий-Великанище, посреди Никитского собора и при всем народе истинную веру
навеки ниспровергну... Поспеши же, батюшка Никола, на выручку. На тебя одного
надежда.
- Поеду, - молвил святитель.
- Да не медли, родной. Времени совсем чуть-чуть осталось, а путь, сам
знаешь, какой долгий.
- Сегодня же поеду. Сейчас. Улетай с миром...
Был у святителя один знакомый стоешник, по имени Василий, человек жизни
благочестивой, но по своему делу первый знаток: такого другого протяжного
ямщика было не найти. К нему и зашел во двор угодник.
- Облекайся, Василий. Пои коней. Едем.
Не спросил Василий - далеко ли. Знал, что если дело поблизости, то Никола
милостивый пешком бы пошел, потому что очень жалел лошадей.
Говорит:
- Слушаю, отец. Посиди в избе. Мигом заложу.
В эту зиму снега лежали страх какие глубоченные, а дороги были еле
проезжены. Запряг Василий трех лошадей гусем: впереди - лошаденка махонькая,
лядащенькая, от старости вся белая в гречке, но хитрющая и в дороге удивительно
памятливая; за ней - вороная, доброезжая, однако с ленцой - кнут ей вроде овса
был надобен, а в оглоблях - доморослая гнедая кобыла, смиренная и старательная,
кличкой Машка.
Навалил Василий в сани с отводами ворох соломы, покрыл веретьем, подтыкал с
боков и посадил святителя. А сам уселся на облучке, по-ямщичьи: одна нога в
санях, а другая снаружи, чтобы, значит, на раскатах отпихиваться. Шесть вожжей
у него веревочных в руках да два кнута: один - покороче, за валенок засунут, а
другой предлинный, кнутовище на руку вздето, конец далеко за санями бежит, снег
вавилонами чертит.
Неказистая троечка у Василия, а другая с ней никакая не сравнится. На двух
передовых лошадях хомуты с бубенцами - бубенцы в лад подобраны, - а под дугой у
коренника валдайский колоколец качается, малинового звона. Такая музыка, что за
пять верст слышно: честные люди едут. Со стороны поглядеть - точно вразвалку
лошади бегут, а ни одному знаменитому рысаку за ними впротяжную не угнаться -
духу не хватит. Белая лошаденка шею опустила, снег разнюхивает, к снегу
приглядывается; где дорога свертку дает, ей и вожжей не надо - сама путь верный
учует.
Иной раз задремлет Василий на облучке, но и сквозь дрему одним ухом
слушает. Только услышит, что разладились бубенчики с колокольчиком, мигом
встрепенется. Если какая лошадь лукавит, постромок не тянет, на других работу
валит, он ее сейчас же кнутом опамятует, а какая не в меру усердствует - ту
вожжой попридержит, - и опять все в порядке. Бегут лошадки ровно и мерно, как
заведенные, только уши назад торчком поставили. И звенят, звенят на дальнем
снежном пути бубенчики.
Встречались им порою разбойники. Вылезут из-под моста молодчики
придорожные, станут поперек пути заставой:
- Стой, держи коней, ямщик. Кого везешь? Боярина богатого, купца тароватого
или попа пузатого?.. Говори: смерти или живота?
А Василий им:
- Разуйте глаза-то, олухи окаянные. Али не видите, кто сидит?
Поглядят разбойнички и в землю повалятся.
- Прости нас, негодяев, святитель Божий. Эка мы, дураки, опростоволосились!
Прости, сделай милость.
- Бог простит, - скажет Никола милостивый. - А вы бы, братцы, меньше народ
кровянили... Страшный ответ вам придется давать на том свете.
- Ой, грешны, батюшка, свыше головы грешны... А ты все же, милостивец, не
забывай и нас, злодеев, в своих молитвах... Мир тебе путем-дорогой.
- И вам мир на стану, разбойнички.
Так вот Василий и вез святителя много дней и ночей. Кормить останавливался
у знакомых стоешников: везде у него были дружки и кумовья. Проехали уже
Саратовскую губернию, проехали колонистов, подались на хохлов, а за хохлами
пошли чужие земли.
А тем временем выходит Арий-Великанище из своего высокого терема, припадает
ухом к сырой земле. Слушал долго, поднялся чернее тучи, слуг своих верных
кличет:
- Уж вы слуги мои, слуги верные. Учуял я издали, что Никола-чудотворец к
нам из России поспешает. А везет его кесемской ямщик Василий. Приедет Николай
раньше недели православия - все мы - и вы и я - пропадем пропадом, как
тараканы. Делайте, слуги мои, все, что хотите и умеете, а чтобы непременно вы
мне святителя на день, на два в дороге задержали. Иначе - всем вам головы
отрублю и ни одного не помилую... А кто изловчится и приказ мой исполнит, того
осыплю золотом и каменьями самоцветными и отдам за него замуж дочь мою
единственную, красавицу Ересию.
Побежали слуги - как на крыльях полетели.
Едет Василий с угодником чужими странами. Народ все пошел диковинный,
несуразный, неприветливый. По-русски совсем не хотят говорить. Сами лохматые,
черные, а рыла у них скоблены, и глаза исподлобья, как у волка...
Остался путникам всего один переезд. Завтра к обедне будут в Никитском
соборе. Остановились на ночлег в селе у какого-то тамошнего стоешника, на
выезде. Суровый мужик попался, вовсе неразговорчивый и грубый.
Спросили овса для коней. "Нет овса, весь вышел". - "Ничего, Василий, -
говорит Никола, - возьми-ка пустой мешок из-под сиденья да потряси над яслями".
Сделал по его приказу Василий, и из мешка полилось золотым потоком тяжелое
пшеничное зерно: полны кормушки насыпал.
Спросил поесть. Мужик знаками показывает: "Нет, мол, у меня для вас
ничего". - "Ну что же, - говорит святитель, - на нет и суда нет. Хлеб у тебя,
Василий, есть?" - "Есть, батюшка, малая краюха, только черствый хлеб-от". -
"Ничего. Мы его в воду покрошим и тюрю похлебаем".
Поужинали, помолились и легли. Угодник на лавке. Василий на полу. Заснул
Никола тихо, как ребеночек. А Василию не спится. Все у него как-то на сердце
неспокойно... Среди ночи встал лошадей поглядеть. Пошел в конюшню, а оттуда
бегом прибежал, лица на нем нет, весь трясется. Перепугался. Стал будить
святителя.
- Отец Николай, встань-ко на минутку, пойди со мною в конюшню, погляди,
какая беда над нами стряслась...
Пошли. Отворили конюшню. А уже на дворе развиднять стало. Смотрит святитель
и диву дается. Лежат лошади на земле, все как есть на части порублены: где
ноги, где головы, где шеи, где тулова... Взревел Василий. Лошадки уж больно
хороши были.
Говорит ему святитель ласково:
- Ничего, ничего, Василий, не ропщи, не убивайся. Этому горю пособить еще
можно. Возьми-ка да составь поскорее лошадей, как они живыми были, часть к
части.
Послушался Василий. Приставил головы к шеям, а шеи и ноги к туловам. Ждет -
что будет.
Сотворил тогда Николай-чудотворец краткую молитву, и вдруг мигом вскочили
все три лошади на ноги, здоровые, крепкие, как ни в чем не бывало, гривами
трясут, играют, на овес весело гогочут. Бухнулся Василий в ноги святителю.
Еще до зари выехали. Стало дорогою светать. Вдалеке уже крест на Никитской
колокольне поблескивает. Только видит Николай-угодник, что Василий на облучке
то налево, то направо нагнется, все как будто бы что-то на лошадях
разглядывает.
- Ты что это там, Василий?
- Да вот, святой отец, все гляжу... Лошади-то мои как будто в разные масти
пошли. То были ровных цветов, а теперь стали пегие, точно телята. Никак я в
темноте да впопыхах все их суставы перепутал?.. Неладно это вышло, однако...
А святитель сказал:
- Не заботься и не суетись. Пусть так и будет. А ты, милый, трогай,
трогай... Не опоздать бы.
И правда, чуть-чуть не опоздали. Служба в Никитском соборе уже к самой
середине подходила. Вышел Арий на амвон. Огромный, как гора, в парчовой одежде,
в алмазах, в двурогой золотой шапке на голове. Стал перед народом и начал
"Верую" навыворот читать.
"Не верую ни в Отца, ни в Сына, ни в Духа Святого..." И так все дальше, по
порядку. И только что хотел заключить: "Не аминь", - как отворилась дверь с
паперти и поспешными шагами входит Николай-угодник...
Только что из саней выскочил, едва армяк дорожный успел скинуть, солома
кой-где пристала к волосам, к бородке седенькой и к старенькой рясе...
Приблизился святитель быстро к амвону. Нет, не ударил он Ария-Великана по
щеке - это все неправда, - даже не замахнулся, а только поглядел на него
гневно. Зашатался Великанище и упал бы, если бы слуги под руки не подхватили.
Слов он своих пагубных окончить не успел и только промолвил:
- Выведите меня на чистый воздух. Душно здесь, и под ложечкой у меня плохо.
Вывели его из храма в соборный садик, а тут ему беда приключилась. Присел
он около дерева, и треснула его утроба, и вывалились его все внутренности на
землю. И помер без покаяния.
А у Василия-ямщика с той поры повелись да повелись пегие лошади. И всем
давно стало известно, что у лошадей этой масти - самый долгий дух в беге, а
ноги у них точно железные.
Теперь зима. Ночь. Выходили мы на дорогу, смотрели - не видать ли на снегу
змеистой борозды от Васильева длинного кнута, слушали - не слыхать ли бубенцов
с колокольчиками? Нет. Не видать. Не слыхать.
Чу! Не слышно ли?
1918
_______________________________________________________________________________
Подготовка текста: Лукьян Поворотов
К списку авторов К списку произведений